Мы должны мечтать

Эрнст Блох
WhatsApp
Facebook
Twitter
Instagram
Telegram

ЭРНЕСТ МАНДЕЛЬ*

Лекция, прочитанная в 1978 году в честь Эрнста Блоха.

[Презентация Хуареса Гимарайнша]

Это красивое и информативное выступление Эрнста Манделя, представленное в 1978 году в честь автора Принцип надежды, Эрнст Блох, опубликовано в журнале Viento Sur и переведенный Хосе Роберто Силвой, следует понимать как основу целого поколения демократических социалистов, которые десятилетиями боролись в период расцвета североамериканской гегемонии и кристаллизации и кризиса сталинистского опыта в СССР.

Возобновление принципа надежды, онтологически мыслившегося как выражение гомо сперанс а в марксистской практике трансформации она уже ставит в качестве горизонта преодоление детерминизма в марксистской культуре (представление об уверенности в том, что социализм наступит как определенный результат исторических движений), догматическое понимание марксистской теории. работа (уже мыслившаяся как открытая и неполная целостность). В то же время оно стремится критически дистанцироваться от культивирования иллюзий, которые не основывались бы на возможностях, заложенных в самой классовой борьбе.

Если в период, когда доминировал кейнсианский или социальный либерализм, принцип надежды на демократическую социалистическую трансформацию был сформулирован Манделем как противоядие от реформистских приспособлений капиталистического порядка, то в период доминирования неолиберализма он становится еще более необходимым в перед лицом эскалации варварства, которую XXI век объявляет в центрах силы мирового капитализма. Его следует понимать как хлеб насущный, который питает борьбу сопротивления неолиберальному капитализму и борьбу за фундаментальные права, против продолжающейся экологической катастрофы.

Нам приходится мечтать: предвкушение и надежда как категории исторического материализма

С марксистской точки зрения труд и способность к передовому общению являются двумя наиболее важными аспектами человека как социального существа. Социальная работа невозможна без развитого человеческого и межличностного общения, включая способность использовать структурированные лингвистические инструменты, формировать концепции и развивать сознание.

Как материалисты, мы знаем, что способность общаться более чем элементарно, которой обладают и животные, основана на необходимости общественного производства для зарабатывания на жизнь. Неразрывная связь работы и общения приводит, среди прочего, к тому, что «Мы просто не можем избежать того факта, что все, что заставляет людей действовать, должно пройти через их мозг, включая еду и питье, которые начинаются вследствие ощущения голода или жажды, передаваемого мозгом, и заканчиваются в результате ощущение сытости также передается мозгом».(2)

По этому поводу Маркс очень ясно высказывается в главе 7 первого тома Столица: труд – это специфическая деятельность человечества, это сознательная деятельность в двойном смысле. Маркс не только предполагает сознательно сформулированные отношения между людьми: общественное производство и обмен потребительных стоимостей, материальных благ, необходимых для поддержания и воспроизводства материальной жизни, идут рука об руку с производством и обменом социально понимаемых звуков, слов и понятий.

Более того, человеческий труд имеет особенность требовать умственных проектов, ожидаемых в сознании производителей, как условие их реализации: «Мы воспринимаем работу таким образом, чтобы квалифицировать ее как исключительно человеческую. Паук выполняет операции, напоминающие операции ткача, а пчела посрамляет многих архитекторов строительством своих сот. Но что отличает худшего архитектора от лучшего из пчел, так это то, что архитектор строит свое здание в воображении, прежде чем он построит его в действительности. В конце каждого рабочего процесса мы получаем результат, который уже существовал в воображении рабочего вначале».(3).

Умение воображать

Продукт труда как трудовой проект, как еще не реализованная материальная реальность является поэтому предпосылкой своей собственной реализации. Способность человечества предвидеть, воображать неразрывно связана с его способностью выполнять социальную работу. Гомо фабер может быть только гомо фабер потому что человек в то же время Homo imaginasus.

Способность человека формировать понятия, абстрагировать, воображать и разрабатывать проекты, то есть способность предвидеть, в свою очередь, тесно связана с материальными и социальными условиями жизни. Даже самые элементарные человеческие понятия и идеи, и уж тем более самые сложные, не являются чистыми продуктами воображения и умственного труда, совершенно независимыми и чуждыми материальному производству. В конечном итоге они возникают в результате умственной обработки человеческим мозгом элементов материального жизненного опыта. Поэтому они неотделимы от участия личности в природе и обществе.

Обмен веществ между природой и обществом, являющийся основой этого участия, материальная потребность в производстве и воспроизводстве жизни, из которой возникает этот обмен веществ, служит человеческой цели в труде, как говорит Маркс. Или в более широком объяснении Фридриха Энгельса: «Воздействия внешнего мира на человека выражаются в его мозгу, отражаются в нем в виде чувств, импульсов, воли, словом, как «идеальные тенденции». (4).

Таким образом, рабочие проекты, возникающие в человеческом сознании до того, как они будут материально реализованы, в конечном итоге являются продуктами материальной реальности, даже если они еще не были материально реализованы. Даже производство понятий и человеческой мысли не может быть полностью отделено от предшествующих и сопровождающих их материальных процессов в природе и обществе, даже если они не являются чисто механическими зеркальными отражениями этих процессов. Наоборот, это элементы, соответствующие материальным процессам, но творчески комбинируемые и перерабатываемые человеческим сознанием, но остающиеся объективно детерминированными этими процессами.

Материальная основа человеческой способности предвидеть, воображать и развивать еще не реализованные проекты основана на инстинкте сохранения, то есть на инстинктивном и бессознательном соотношении принуждения производить и воспроизводить материальную жизнь, к которой стремятся люди. являются предметом. Основными проявлениями этого ожидания являются страх и надежда.

Однако хотя страх и может быть чисто инстинктивным – это не всегда и не обязательно так, но может быть и поэтому является одним из важнейших инстинктов у животных – чисто инстинктивная надежда невозможна. Вот почему Эрнст Блох справедливо подчеркивал, что даже в самых элементарных своих инстинктивных проявлениях надежда — это нечто большее, чем чистый инстинкт, это способность к воображению, к идеальному предвкушению. Таким образом, надежда – это по преимуществу человеческий инстинкт. Вместе с социальной работой и способностью формировать понятия и сознание она принадлежит к твердому и неизменному ядру нашей антропологической специфики. ТО гомо фабер в качестве Homo imaginasus является человеком, потому что человеческий вид гомо сперанс.

Надеюсь, действительно возможно

Рабочий проект как результат материальных потребностей и желаний подчиняется материальным условиям его реализации. Не все идеальные продукты нашего мозга приводят к реальному материальному производству. Не все мысленные проекты на самом деле реализуются. Не все предсказанные надежды сбываются. Выполняются только те рабочие проекты, которые отвечают объективным и субъективным условиям их реализации. Не всякая надежда действительно возможна.

Эрнст Блох устанавливает четкое различие между действительно возможной надеждой и иллюзорной мечтой. Это именно способность умственной работы соединять в самых различных направлениях понятия, которые в конечном счете лишь соответствуют жизненному опыту или возникают из него. Эти комбинации не обязательно отражают уже существующую материальную реальность. Это приводит к различению между ожиданием того, что действительно возможно, и иллюзорной мечтой.

Но то, что на самом деле возможно, в свою очередь предопределено лишь частично. Это происходит потому, что люди создают свою жизнь точно так же, как они создают свою историю. Таким образом, активное измерение нашей антропологической специфики определяет промежуточное поле, переходную зону между тем, что материально, социально и исторически невозможно, и тем, что материально, социально и исторически возможно. В это промежуточное поле входят все изменения в природе и обществе, которые уже материально возможны, но достижение которых зависит от определенной конкретной человеческой практики. Эта практика не возникает ни автоматически, ни одновременно из существования этой материальной возможности.

С другой стороны, границы материального возможного не во всех направлениях заранее точно определены. Общие рамки в любом случае являются определенным условием, но внутри этих рамок существует бесчисленное множество вариантов и возможностей.

Как только капиталистический метод производства стал доминирующим, возникновение пролетарской классовой борьбы и, в долгосрочной перспективе, развитие современного рабочего движения стали неизбежными. Но тот конкретный и специфический путь развития этого капиталистического способа производства, например, в Великобритании, Франции, Германии и США, его конкретная история, т. е. его политико-социальное прошлое и история этих четырех стран, национальные особенности возникновения и развития самого пролетариата в каждой из этих стран, особенности идейно-политического движения, предшествовавшего, сопровождавшего и последовавшего за завоеванием политической власти буржуазией этих стран: все это имело глубокое влияние о конкретном развитии борьбы классов пролетарского и социалистического движения в течение следующих 50 лет.

В результате рабочие движения в этих четырех странах на протяжении длительного периода истории принимали совершенно разные формы. Однако то, что было на самом деле возможно, вошло в общие рамки «подъем, развитие, апогей и упадок капиталистического способа производства и связанное с этим углубление его внутренних противоречий».

Ожидание

Поэтому материально-историческая реальность всегда представляет собой открытую целостность и, следовательно, неполную тотальность, включающую в себя по крайней мере бесчисленное множество различных возможных вариантов развития. Некоторые из этих возможностей будут реализованы, другие – нет. Нет ничего более чуждого марксизму, чем исторический фатализм или механический и экономический детерминизм.

При любом способе производства классовая борьба может привести либо к победе революционного класса, либо к взаимному разорению борющихся классов: это часто повторяли Маркс и Энгельс. Капитализм ведет не к неизбежной победе социализма, а к дилемме: либо победа социализма, либо регресс к варварству. Поскольку материя не статична и неподвижна, а находится в постоянном движении; как само человеческое общество постоянно меняется; как объект человеческой мысли и практики реагирует на постоянное развитие и изменение процессов природы и общества; поскольку в эти процессы активно вмешивается сама человеческая практика, мы можем лишь приблизиться к полному пониманию этой целостности. В наш анализ мы должны включить то, что «еще не сделано», но что действительно возможно, а также то, что уже существует и что потенциально может исчезнуть.

Признать реальность противоречивой целостностью, развивающейся целостностью, движимой всеми своими внутренними противоречиями, значит включить в это знание все возможные развития этой целостности. Антиципация, следовательно, является не только антропологической категорией, но и эпистемологической, научной; — это категория исторического материализма, — пишет Эрнст Блох:

Именно крайности, которые прежде держались как можно дальше друг от друга: будущее и природа, антиципация и материя, соединяются в основе историко-диалектического материализма. Без материи нет основы для (реального) предвидения, без (реального) предвидения невозможно определить горизонт материи […] То, что действительно возможно, начинается с семени, несущего в себе то, что должно произойти».(5)

Теперь мы можем более точно описать производительную функцию субъективного фактора вместе с его инстинктивной движущей силой — надеждой.

Если я хочу осуществить какой-то трудовой проект, я должен подчинить этой цели свою волю, — говорит Маркс в главе 7 первого тома сочинения. Столица. Эта подчиненность, конечно, стимулируется субъективным отношением к проекту, которое не является нейтральным, а состоит из желания и надежды на его достижение. Стимулы могут быть самыми разнообразными. Они могут варьироваться от страха и наказания до желания вознаграждения, индивидуального желания, осознанной потребности, членства в социальной группе или сообществе, потребляющих продукт труда, или даже чистого альтруизма.

Но производство всегда стимулируется желанием и надеждой на его эффективную реализацию. Когда такого желания и надежды нет или даже наоборот, реализация проекта существенно затрудняется, то есть продюсер будет вести себя равнодушно или даже враждебно по отношению к продукции. Производители могут даже постоянно саботировать его (обратите внимание на отношение рабов или подневольных рабочих в определенных обстоятельствах). Производители, совершенно лишенные всякой надежды, — плохие, т. е. непроизводительные производители. Этот закон подтверждался на протяжении всей истории человеческого общества.

Гильерме, молчаливый

То, что применимо к элементарной человеческой практике, в еще большей степени применимо к тотальной социальной практике, направленной на преобразование самого общества. Такая историческая и переходная фигура, как полуфеодальный лидер великой голландской буржуазной революции Вильгельм Молчаливый, смогла придумать красивый и стоический девиз, характерный для небольших, сознательно революционных меньшинств: «Дело не в том, чтобы надеяться на предпринимателя, и не в том, чтобы быть ответчиком для настойчивости.[Нет необходимости ни в надежде действовать, ни в успехе, чтобы упорствовать].

Однако при такой мотивации невозможно заставить к действию большие массы людей, а тем более социальные классы в целом. Его деятельность всегда непосредственна и непосредственно ориентирована на настоящее. Классовая практика, стремящаяся изменить общество, в конечном счете определяется интересами класса, но ее масштабы и эффективность возрастают, когда она сопровождается желаниями и ожиданиями, передающими эти интересы в форме, непосредственно понятной и доступной массам.

Надежда на уничтожение эксплуатации и угнетения, неравенства и несвободы, т. е. надежда на бесклассовое общество, сопровождала освободительную борьбу современного пролетариата на всех этапах бурного подъема рабочего движения. Это дало ему энергию и движущую силу, которые не могут возникнуть исключительно из защиты повседневных материальных интересов. Во все времена и в странах, где рабочее движение ограничивалось этой защитой, эта движущая сила была ограничена или даже отсутствовала, несмотря на тот неоспоримый факт, что в буржуазном обществе эта надежда остается неотделимой от защиты повседневных материальных интересов трудящихся. класс, без которого борьба за освобождение превращается в простую фантазию.

Но с типичной для современного пролетариата надеждой на окончание капиталистической эксплуатации через социалистическое освобождение рабочего класса как средства освобождения общества в целом тесно связано и более старое историческое предвкушение.

Как социально производящие и общающиеся существа, люди по своей природе склонны к сотрудничеству. Скачок от бесклассового общества к обществу, разделенному на антагонистические социальные классы, начавшийся около 10.000 XNUMX лет назад, нанес огромную травму человеческим чувствам и мышлению именно потому, что он очень мало соответствовал нашей кооперативной природе. Вот почему человеческая история — это не только история классовой борьбы, но и история бесчисленных ожиданий, проектов, предвкушений, стенаний, стихов, рассказов, философских речей, планов и политических баталий, вращающихся вокруг следующих вопросов: Как мы можем вернуться? к золотому веку бесклассового общества? В чем причина социального неравенства? Как можно устранить это социальное неравенство?

Еврейские пророки

греческие философы и римские революционные политики; еврейские пророки и первые отцы христианской церкви; пылкие предшественники и представители Реформации; Первые социалисты-утописты и представители наиболее радикальных движений в рамках великих буржуазных революций ставили эту проблему каждый особым образом, который соответствовал их времени, их обществу и их классу. Однако огромный потенциал, который вытекает из продолжения этой проблемы и имманентного самокритического развития ответа на нее, невозможно переоценить.

Австрийский поэт Николаус Ленау синтетически и символически суммировал эту преемственность в последнем четверостишии своей эпической поэмы. Ди Альбигенсер"За альбигойцами следуют гуситы, которые платят кровью за все, что перенесли; После Гуса и Зиски идут Лютер, Гуттен, Тридцать лет, воины Севенны, муки Бастилии и так далее»..

Нет сомнения, что большинство только что упомянутых сторонников бесклассового общества были утопистами в том смысле, что они не имели точного представления о материальных и социальных условиях, необходимых для реализации их наполненного надеждами проекта. Несомненно, с другой стороны, все практические и политические попытки в прошлом построить бесклассовое общество потерпели неудачу, поскольку материальные и социальные условия для этого еще не созрели. Но это ни в коем случае не означает, что все усилия этих мыслителей и борцов были тщетны или даже вредны. Напротив.

Социалисты-утописты готовили, продвигали и ускоряли мысль, теорию, науку и практику современного рабочего движения, значительно расширяя горизонты того, что считалось возможным. При этом они расширили и знания о самой социальной реальности, поскольку такое знание требует строго критического отношения ко всему существующему, и все это следует считать преходящим. И именно интеграция в социальный анализ того, чего еще не существует, в тот момент, когда оно переходит от желания к реальной возможности на будущее, придает социальной критике гораздо более широкий размах.

Не только научный социализм, но и английская классическая политическая экономия, немецкая классическая философия и французская классическая социологическая историография узнали от социалистов-утопистов гораздо больше, чем можно было предположить на первый взгляд. Даже без предшествующей работы социалистов-утопистов они, вероятно, добились бы своих результатов, но медленнее, с большим трудом и с большими противоречиями. Если с исторической точки зрения научный социализм выступает как преодоление утопического социализма, то это преодоление в гегелевском смысле слова, т. е. преодоление, сохраняющее и воспроизводящее его плодородные элементы. А это предполагает, во всяком случае, предварительное существование утопического социализма, той вожделенной надежды на бесклассовое общество, как необходимую и плодотворную фазу борьбы за освобождение трудящегося человечества.

Когда Эрнст Блох пишет: «Диалектико-историческая наука марксизма есть, следовательно, опосредованная наука о будущем действительности плюс содержащаяся в ней объективно-реальная возможность; все это с целью действовать […] это горизонт будущего, как его понимает марксизм, с прошлым как прихожей, которая придает реальности ее реальное измерение«, он выражает двойную истину.(6)

Надеюсь на исполнение

Познание действительности — это всегда знание ее законов движения, ее законов развития. Величие Столица Маркса заключается именно в открытии законов длительного развития капиталистического способа производства, законов, которые полностью развернулись лишь после смерти Карла Маркса. Сам «Капитал», вопреки часто повторяемой (и вульгарной) критике, в гораздо большей степени является произведением XX века, чем XIX века.

С другой стороны, модификация реальности – реализация программы одиннадцатого Диссертация о Фейербахе, истинное свидетельство о рождении марксизма – предполагает не только ориентацию на будущее, не только понимание того, что еще не является реальной возможностью, но и надежду на реализацию того, что действительно возможно. Оно требует напряжения всех душевных сил, воли и чувств для достижения цели осуществления того, что действительно возможно, но еще не достигнуто, и величайшего усилия революционной личности между существующей реальностью и возможностью, проникнутой надеждой, которая должна сбыться.

Тот, кто уже не стоит обеими ногами на земле в действительности и утратил понимание материально-социальных, объективных и субъективных условий осуществления революционного проекта, — это не единственный тип плохого революционера. Плохие революционеры — это еще и те, кто стал пленником существующей действительности, кто настолько поглощен повседневной рутиной, что теряет понимание, предчувствие и чувствительность к внезапному, неожиданному и радикальному повороту в соотношении сил и в деятельности революционеров. сорт. . Такие люди жертвовали зорким взглядом на будущее ради обычной ограниченной повседневной рутины, или, как это называлось на языке немецкого рабочего движения: «умереть по-другому, тактика[старая проверенная тактика] и поэтому будут безнадежно застигнуты врасплох, побеждены и парализованы внезапными извержениями вулканов массовой революционной борьбы. Также в этом смысле полное познание действительности невозможно без расширения горизонта будущего.

После августа 1914 года Владимир Ленин, Роза Люксембург и горстка их друзей-интернационалистов не только выразили свое моральное отвращение к капитуляции официальной социал-демократии перед империалистической войной. Они также оценивали эту капитуляцию в свете еще не материализованной, но основанной на научном анализе (а не простом принятии желаемого за действительное) перспективы неизбежного обострения революционной классовой борьбы после этой мировой войны. Эта борьба будет спровоцирована неизбежным обострением экономических, социальных, политических и идеологических противоречий капиталистического способа производства, противоречий которых война была и выражением, и движущей силой.

События периода 1917-1919 годов доказали их правоту. Но события, сопровождавшие окончание мировой войны, добавили дополнительное измерение к борющимся тенденциям 1914–1915 годов в международном рабочем движении. Без предвидения этих событий, без этой перспективы капитуляция 1914 года не может быть полностью понята, объяснена и оценена.

Искусство предсказания

Без революционных перспектив невозможна никакая по-настоящему революционная политика, и, следовательно, никакая по-настоящему революционная практика не реальна, по крайней мере, в рамках научного социализма. В любом случае эти взгляды должны основываться на правильном анализе действительности, а не на фантазиях, они должны исходить из анализа реальных социально-экономических противоречий и раскрывать их динамику, они должны рассматривать, уменьшаются ли и почему эти противоречия или, наоборот, наоборот, усиливать, а не начинать с абстрактного и желаемого развития.

Перспективы означают отношение к будущему, т. е. предвкушение, надежда и страх являются решающими сторонами любой политической деятельности, будь то пролетарская, мелкобуржуазная или буржуазная. Утратив свой революционный характер, буржуазия определила политику как искусство возможного. Австро-марксист Отто Бауэр изменил этот лозунг, определив политику как искусство прогнозирования. Это, конечно, выходит за рамки ограниченного гражданина, который из-за социального консерватизма боится любых серьезных изменений и хочет ограничить политику небольшими, неважными шагами.

Но лозунг Отто Бауэра также раскрывает пассивное и фаталистическое измерение австро-марксизма: в искусстве прогнозирования полностью отсутствует активный и преобразующий элемент политики. Для марксизма политика — это искусство расширения до максимального предела возможного в интересах рабочего класса (и прогресса всего человечества), основанное на научной перспективе того, что объективно и субъективно возможно, если мобилизация и инициатива масс максимизируется, а практика революционной партии остается полностью интегрированной в эту перспективу как конститутивный элемент меняющейся реальности.

Надежда и страх перед революцией сыграли решающую роль в расколах международного рабочего движения после августа 1914 года. Первоначально правые социал-демократы оправдывали свою капитуляцию перед империалистической войной, утверждая, что нельзя терять контакт с массами и что В конце концов, массы были в восторге от войны. Однако несколько лет спустя, когда в таких странах, как Россия, Германия, Австрия, Венгрия и Италия, эти самые массы с таким энтузиазмом выступили против войны и в пользу революции, аргументы внезапно изменились.

Теперь внезапно обнаружилась необходимость «безоговорочно защищать принципы», а также «чувство ответственности» и «смелость быть непопулярным». Из этого следует сделать вывод, что автоматическая адаптация к «массовому движению» не была настоящей причиной августовской капитуляции 1914 года. Психологически решающую роль сыграли достигнутые успехи, страх прыгнуть в неизвестность, страх порвать с распорядком дня. Как марксисты, мы должны связать этот страх с социальными и материальными интересами консервативного слоя рабочего движения.

Напротив, надежда на революцию оживила радикальное крыло рабочего класса и рабочего движения, как только революционные изменения начали обретать форму и становиться реальностью. Предвкушение стало опытом, политический проект стал целью массового политического действия.

Нечто подобное мы наблюдаем и в так называемом еврокоммунизме. В этом явлении пересекаются многие тенденции. Для объяснения еврокоммунизма необходимо принять во внимание многочисленные исторические, социальные, экономические, политические, идеологические (среди прочего, внутреннюю логику теоретического ревизионизма) и даже личные психологические процессы, такие как травма личного опыта некоторых из крайности сталинизма (см. в этом контексте книгу бывшего лидера Коммунистической партии Испании Хорхе Семпруна 1978 года). Автобиография Федерико Санчеса).

Но нам кажется очевидным, что эволюция многих коммунистических партий в сторону еврокоммунистических позиций была (и определяется) отчасти убеждением, что в западных странах революция не будет долго стоять на повестке дня, а это означает, что она невозможна, и большинство приходит далее к выводу, что революция также нежелательна, ибо она в любом случае привела бы к катастрофическому поражению. С этой точки зрения стратегические выводы следуют своей логике; нечто подобное произошло с классической социал-демократией до и после Первой мировой войны.

Зеркало

Социалистическое преобразование общества означает первую в истории человечества попытку сознательно повести его по ранее избранным путям, начиная с сознательного преобразования экономики и государства, с целью достижения бесклассового общества и отмены государства. В то же время тот факт, что реализация этого проекта во многом зависит от способности эксплуатируемых и угнетенных организоваться и освободиться, делает его еще более дерзким, а трудности его реализации - еще более очевидными. Этот освободительный и опережающий проект является кульминацией критически усвоенных результатов всех социальных наук, а также теоретических и практических выводов утопически-революционных мыслителей и предшествующих массовых восстаний.

Упреждающий характер этого проекта, в свою очередь, поддерживается и аффективно стимулируется надеждой на его реализацию, надеждой и импульсом, который оплодотворяет революционную активность отдельных лиц, групп и социальных классов, поскольку он отвечает одновременно на рациональная убежденность в необходимости и историко-материальной возможности осуществления проекта.

Взаимодействие между объективной тенденцией и ее коррелятом в области человеческих надежд ясно выражено в комментарии Троцкого о полезной роли литературы: «Если вы не можете обойтись без зеркала, даже для того, чтобы побриться, то как вы можете переделать себя или свою жизнь, не видя себя в «зеркале» литературы? Конечно, никто не говорит о точном зеркале. Никому не придет в голову требовать от новой литературы такой же бесстрастности, как у зеркала. Чем глубже литература и чем больше она проникнута стремлением придать форму жизни, тем более значимой и динамичной будет ее способность «представлять» жизнь».(7)

Теория социалистического общества, его экономики, его политического порядка, необходимого исчезновения товарного производства и государства, его постоянной культурной трансформации, его интернационализма и его глобальной освободительной динамики получила широкое развитие, но еще не завершена. Помимо сильного элемента критической (и самокритической) обработки всего исторического опыта прошлых пролетарских революций, существует также растущий элемент предвосхищения, еще не подтвержденный эмпирически. Такое предвосхищение стало необходимым для внутренней связности теории и в глазах масс для убедительности той политики, которую она формирует.

После исторической катастрофы сталинизма марксисты больше не могут позволить себе ограничиваться заявлениями типа: «Давайте сначала свергнем капитализм. Что касается типа общества, которое затем будет построено, и того, как будет выглядеть социализм в конкретных терминах, мы оставим это историческому будущему (или будущим поколениям).«. Сегодня исключить социалистические ожидания из конкретного революционного проекта означает сделать его неправдоподобным в глазах широких масс.

Конкретное видение будущего

Конкретное видение социалистического будущего — мы предпочитаем эту формулировку конкретной утопии, поскольку убеждены, что реализация этой модели социализма действительно возможна — стало сегодня предпосылкой революционной политической практики в развитых странах Запада. В этих промышленно развитых странах пролетариат не свергнет капитализм, пока не убедится, что ему существует конкретная альтернатива. Ее нужно убедить в совершенно иной и превосходной альтернативе как капитализму, так и так называемому социализму, который на самом деле существует в странах Восточного блока, который вовсе не является социализмом!

Сотни тысяч революционеров по всему миру уже ждут реализации этого проекта. Таким образом, они могут избежать смирения перед лицом катастроф, к которым движется буржуазный мир, а также саморазрушительного отчаяния. Эта же надежда в конечном итоге будет во все возрастающем масштабе вдохновлять массы и вносить решающий вклад в продвижение к мировому социализму.

Семьдесят пять лет назад малоизвестный тогда молодой революционер написал практический трактат о необходимости революционной газеты как коллективного организатора авангарда рабочего класса. Он писал от имени небольшой группы социалистов-нелегалов, которые в условиях кровавой диктатуры сделали первые шаги к развитию современного рабочего движения. Этот трактат содержит своеобразную оду мечте (или надежде), которую очень редко замечали бесчисленные читатели этого произведения.

Это отрывок: «Надо мечтать!» Я написал эти слова и мне было страшно. Я представил себя сижущим на «Объединительном съезде» перед редакторами и сотрудниками «Рабочего Дела». И тут товарищ Мартынов встает и угрожающим тоном обращается ко мне: «Позвольте вас спросить: имеет ли автономная редакция еще право мечтать, не посоветовавшись предварительно с партийными комитетами?Вслед за ним встает т. Кричевский (философски углубляя т. Мартынова, давно уже углубившего т. Пеханова) и продолжает еще более угрожающим тоном:Я пойду дальше, не забывайте, что, по Марксу, человечество всегда ставит перед собой достижимые задачи, что тактика есть процесс роста задач, которые растут вместе с партией».

«От одной мысли об этих угрожающих вопросах у меня мурашки по коже, и я смотрю, где бы я мог спрятаться. Я постараюсь сделать это после Писарева.

Есть несоответствия и несоответствия, писал Писарев о несоответствии мечты и действительности. Мои сны могут либо предвосхищать естественный ход событий, либо отклоняться от того места, где естественный ход событий никогда не пойдет. В первом случае сны не приносят никакого вреда, они даже могут поддерживать и укреплять энергию рабочего... В снах такого типа нет ничего, что деформировало бы или парализовало бы рабочую силу. Совсем наоборот. Если бы человек был совершенно лишен способности так мечтать, если бы он не был способен иногда идти вперед и созерцать своим воображением вполне законченную картину произведения, которое начинает складываться в его руке, он не мог бы себе представить какие причины заставили бы его предпринять и осуществить обширные и трудные начинания в области искусств, наук и практической жизни. Несоответствие между мечтами и действительностью не причиняет вреда, пока сновидец серьезно верит в мечту, внимательно смотрит на жизнь, сравнивает свои наблюдения со своими воздушными замками и вообще добросовестно работать над реализацией своих фантазий. Когда есть некоторый контакт между мечтой и жизнью, все идет хорошо.».

Этого молодого революционера звали В.И. Ленин, а цитата взята из Что же делать?.(8) Ленин оказался воплощением Realpolitik революционер. Как мы видим, предвкушение, надежда и мечта — это не только категории исторического материализма, но и категории Realpolitik революционер.

*Эрнест Мандель (1923-1995) был экономистом, писателем и политиком. Автор, среди других книг, поздний капитализм (Новая культура).

Доступно в https://www.marxists.org/portugues/mandel/1978/mes/90.htm

Примечания


(2) Фридрих Энгельс, Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии (1886 г.).

(3) Карл Маркс, Эль Капитал, том. я (1867).

(4) Энгельс, соч. цит.

(5) Блох, Начало надежды.

6) Блох, соч. цит.

(7) Лев Троцкий, Литература и революция (1924).

8) Ленин, Что делать? – гл. V. План создания общероссийской общественной газеты


земля круглая есть спасибо нашим читателям и сторонникам.
Помогите нам сохранить эту идею.
СПОСОБСТВОВАТЬ

Посмотреть все статьи автора

10 САМЫХ ПРОЧИТАННЫХ ЗА ПОСЛЕДНИЕ 7 ДНЕЙ

Посмотреть все статьи автора

ПОИСК

Поиск

ТЕМЫ

НОВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ